| UNBELIEVABLE.SU | ||||||
Войны Загадочные и интересные места/открытия Загадки прошлого Сокровища и пираты Загадки животного мира Личности/народы Катастрофы Праздники и обычаи Религия/Вера Искусство Медицина Высокие технологии НЛО/пришельцы Загадки космоса Истина
|
Поделиться с друзьями:
Пушкинские трагедии. Казалось бы, о произведениях Александра Сергеевича Пушнина мы знаем всё. Но это не так, его произведения, подобно старинному секретеру со множеством потайных ящичков, хранят тайны, которые не всегда просто разглядеть за строками великого поэта. Не исключение и первая из пушкинсних маленьких трагедий, рассказывающая о конфликте в семье скупого рыцаря...О сатанизме старого Барона, главного героя пушкинской трагедии, написано немало. Да и сам Барон не скрывает, по какому ведомству он числится. Что не подвластно мне? Как некий демон Отселе править миром я могу... — провозглашает он, сидя в своём подвале среди сундуков с золотом, нажитых ценой преступлений, человеческой крови и слёз. Эту демонскую, сатанинскую сущность скупого Барона ощущает в трагедии самый зоркий и непосредственный наблюдатель — ребёнок. Он был друг деду моему. Я помню, Когда я был ещё ребёнком, он Меня сажал на своего коня И покрывал своим тяжёлым шлемом, Как будто колоколом, — рассказывает молодой Герцог сыну Барона Альберу. Сквозь детскую радость от того, что сел на коня и надел настоящий боевой шлем, в его рассказе проглядывает и ещё нечто, смутное и пугающее. Сам Герцог не может ясно этого сформулировать, но оно прорывается наружу помимо его воли. Колокол, накрывающий ребёнка, это образ из баллады Гёте «Странствующий колокол» (1813 год). В балладе рассказывается о мальчике, который ленился ходить по воскресеньям в церковь. Вдруг — ужас! — за собою он Слышал звон металла. Качаясь, колокол идёт, От страха мальчик воет,— Бедняжку колокол вот-вот Безжалостно накроет. Пушкин, которому семидесятишестилетний Гёте в 1825 году прислал из Веймара в Михайловское своё перо в знак уважения к русскому собрату, творчество Гёте знал превосходно. Мечтал по-своему дописать «Фауста», консультировал первого переводчика «Фауста» на русский язык Э. И. Губера. Губер — немец, сын лютеранского пастора, безоговорочно принимал его советы. Настолько глубоко и точно русский поэт проник в самую суть замысла гётевской трагедии. Со «Странствующим колоколом», который был в его личной библиотеке, Александр Сергеевич, разумеется, был знаком. Он не мог не запомнить эту балладу, столь близкую его собственной художественной образности. Ведь и в его произведениях неодушевлённые вещи, оживая, превращаются в орудия убийства — игральная карта с дамой пик, Медный всадник, статуя Командора. Но кошмарный колокол, убивающий людей, это не плод поэтической фантазии Гёте. Он возник не на пустом месте, и Пушкин это знал... В 1829 году в Париже вышли «Заметки палача», на которые Пушкин откликнулся статьёй в «Литературной газете». Теперь известно, что автором этой блистательной литературной мистификации был не реальный парижский палач Г. Сансон, а молодой Оноре де Бальзак, который тем не менее повествовал о тонкостях палаческого ремесла с завидной эрудицией и примерами из истории. «Казнь... доказывающая удивительную изобретательность бесчеловечности, состояла в удушении осуждённого свинцовым колпаком. У Матвея Парижского можно прочесть, как Иоанн Безземельный велел предать смерти посредством этой казни одного архидиакона, оскорбившего его несколькими необдуманными словами...» — разглагольствует «палач». Запись в «Великой хронике» XIII века Матвея Парижского, на которую ссылается Бальзак, относится ко времени ссоры английского короля Иоанна Безземельного с папой Иннокентием III, наложившим в 1208 году на Англию церковное отлучение — интердикт. Джеффри, архидиакон Нориджа, повинуясь папскому повелению, объявил о своей отставке с поста в королевском казначействе. Разгневанный король приказал бросить старика в темницу и надеть на него свинцовый колпак, но не удушавший узника, что означало сравнительно быструю смерть, а давивший на его плечи своей страшной тяжестью, постепенно ломая кости. Архидиакон скончался в мучениях. «...Следовательно, Данте, описавший это наказание в своём ”Аду”, не придумал его», — заключает «палач Сансон». Александр Сергеевич, читавший Данте в итальянском оригинале, понимал, о каком эпизоде «Божественной комедии» идёт речь. В дантовом аду колоколом не душат и не ломают костей — мучение грешников состоит в том, что их заставляют ходить, таща на себе неподъёмную тяжесть своей ужасной свинцовой оболочки: Все — в мантиях, и затеняет вежды Гпубокий куколь, низок и давящ: Так шьют клюнийским инокам одежды. Снаружи позолочен и слепящ, Внутри так грузен их убор свинцовый, Что был соломой Федериков плащ. Говоря о «федериковом плаще», который в сравнении с одеяниями грешников в аду показался бы сплетённым из соломы, Данте намекает на ещё один способ использования колокола в качестве орудия пытки и мучительной казни, на сей раз связанный с именем германского императора Фридриха II Гогенштауфена (1194—1250). «...Виновных в оскорблении величества император Фридрих II велел облачать в тяжёлую свинцовую мантию и ставить на раскалённую жаровню. Свинец растапливался, и осуждённый сгорал заживо»,— комментирует строки Данте их переводчик М. Лозинский. В библиотеке Пушкина было несколько изданий «Божественной комедии» с комментариями и без. И болдинской осенью 1830 года, приступая к работе над образом скупого Барона — садиста, цинично признающего, что понимает «людей, в убийстве находящих приятность», с удовольствием слушающего, как полдня «воет» под его окном несчастная вдова, Александр Сергеевич располагал исчерпывающими сведениями о «федериковом плаще». Нетрудно догадаться, какая мысль мелькала в голове закоренелого преступника, когда личико ребёнка скрывалось под его тяжёлым шлемом, как под колоколом, как под свинцовым колпаком... Но есть в пушкинском «колокольном» намёке и ещё одна сторона. «...Колокол — это нечто особенное,— говорит герой романа Ж. К. Гюисманса «Там, внизу» (1891 год), звонарь парижской церкви Сан-Сюльпис.— Он принимает крещение, как ребёнок, освящается елеем согласно установлению епископа, на нём с самого начала его существования лежит благословение — семь мазков священным маслом, образующих крест,— он несёт утешение умирающим, поддерживает их в минуту смертельной тоски. Колокол — глашатай Церкви, её внутренний голос и одновременно обращение к миру; в этом, пожалуй, его можно сравнить со священником. Колокол — не просто кусок бронзы, перевёрнутая ступка, которую дергают за верёвку... Твёрдость металла символизирует силу проповеди, соприкосновение языка колокола с его стенками выражает идею необходимости для проповедника побороть собственные пороки, а не заниматься обличениями других, Колокол держится на перекладинах, имеющих форму креста, а верёвка, к которой раньше прибегали, чтобы звонить, воплощает мудрость Святого Писания, берущую начало от этого креста... Колокольный звон разгоняет призраков и демонов». Пушкин Гюисманса не читал, но, конечно знал о сакральном, церковном назначении колокола; и совмещение этого сакрального, церковного образа с личностью персонажа, явно одержимого дьяволом, возникает непреднамеренно.  Молодому Герцогу в детстве казалось, что Барон носит на голове церковный колокол, а надо ли объяснять, что использование священных предметов не по назначению — богохульство и осквернение святынь? Разумеется, на голове рыцаря не колокол, а обычный шлем: ребёнку просто привиделось, померещилось... или приоткрылось на миг нечто, старательно скрываемое Бароном. Молодой Герцог смутно догадывается о том, о чём читатели уже знают из предшествующей сцены — сцены в подвале; многие пушкинисты небезосновательно сопоставляют её с чёрной мессой. В этой сцене скупой Барон, в старческом безумии мнящий себя первосвященником своих золотых монет которых именует «богами», обставляет свои действия сакральной символикой. Зажигание свечей перед сундуками — уродливая, кощунственная пародия на церковную обрядность. А заключительные слова его подвального монолога: О, если б мог от взоров недостойных Я скрыть подвал! О, если 6 из могилы Прийти я мог, сторожевою тенью Сидеть на сундуке и от живых Сокровища мои хранить, как ныне!.. — пародийная молитва, извращённая и искажённая помрачённым сознанием старого скряги. Он чает не воскресения из мёртвых, а того, что для любого христианина представляется самым ужасным из всех жребиев — стать нежитью, призраком, не знать покоя за гробом, сидеть на сундуках, ради которых он забыл и совесть, и Бога. Пушкинская трагедия — это пророчество о наступлении века наживы, о разрушительной власти денег, губящих человеческие души. Удивительно ли, что «Сатана там правит бал»? Автор – Вера Бегичева. Поделиться с друзьями: Комментарии: Нет комментариев :( Вы можете стать первым! Правила: В комментариях запрещено использовать фразу 'http', из-за большого кол-ва спама Добавить комментарий: |
Последние статьи:
| ||||
