UNBELIEVABLE.SU | ||||||
Войны Загадочные и интересные места/открытия Загадки прошлого Сокровища и пираты Загадки животного мира Личности/народы Катастрофы Праздники и обычаи Религия/Вера Искусство Медицина Высокие технологии НЛО/пришельцы Загадки космоса Истина
|
Поделиться с друзьями:
Пушкинские трагедии.О сатанизме старого Барона, главного героя пушкинской трагедии, написано немало. Да и сам Барон не скрывает, по какому ведомству он числится. Что не подвластно мне? Как некий демон Отселе править миром я могу... — провозглашает он, сидя в своём подвале среди сундуков с золотом, нажитых ценой преступлений, человеческой крови и слёз. Эту демонскую, сатанинскую сущность скупого Барона ощущает в трагедии самый зоркий и непосредственный наблюдатель — ребёнок. Он был друг деду моему. Я помню, Когда я был ещё ребёнком, он Меня сажал на своего коня И покрывал своим тяжёлым шлемом, Как будто колоколом, — рассказывает молодой Герцог сыну Барона Альберу. Сквозь детскую радость от того, что сел на коня и надел настоящий боевой шлем, в его рассказе проглядывает и ещё нечто, смутное и пугающее. Сам Герцог не может ясно этого сформулировать, но оно прорывается наружу помимо его воли. Колокол, накрывающий ребёнка, это образ из баллады Гёте «Странствующий колокол» (1813 год). В балладе рассказывается о мальчике, который ленился ходить по воскресеньям в церковь. Вдруг — ужас! — за собою он Слышал звон металла. Качаясь, колокол идёт, От страха мальчик воет,— Бедняжку колокол вот-вот Безжалостно накроет. Пушкин, которому семидесятишестилетний Гёте в 1825 году прислал из Веймара в Михайловское своё перо в знак уважения к русскому собрату, творчество Гёте знал превосходно. Мечтал по-своему дописать «Фауста», консультировал первого переводчика «Фауста» на русский язык Э. И. Губера. Губер — немец, сын лютеранского пастора, безоговорочно принимал его советы. Настолько глубоко и точно русский поэт проник в самую суть замысла гётевской трагедии. Со «Странствующим колоколом», который был в его личной библиотеке, Александр Сергеевич, разумеется, был знаком. Он не мог не запомнить эту балладу, столь близкую его собственной художественной образности. Ведь и в его произведениях неодушевлённые вещи, оживая, превращаются в орудия убийства — игральная карта с дамой пик, Медный всадник, статуя Командора. Но кошмарный колокол, убивающий людей, это не плод поэтической фантазии Гёте. Он возник не на пустом месте, и Пушкин это знал... В 1829 году в Париже вышли «Заметки палача», на которые Пушкин откликнулся статьёй в «Литературной газете». Теперь известно, что автором этой блистательной литературной мистификации был не реальный парижский палач Г. Сансон, а молодой Оноре де Бальзак, который тем не менее повествовал о тонкостях палаческого ремесла с завидной эрудицией и примерами из истории. «Казнь... доказывающая удивительную изобретательность бесчеловечности, состояла в удушении осуждённого свинцовым колпаком. У Матвея Парижского можно прочесть, как Иоанн Безземельный велел предать смерти посредством этой казни одного архидиакона, оскорбившего его несколькими необдуманными словами...» — разглагольствует «палач». Запись в «Великой хронике» XIII века Матвея Парижского, на которую ссылается Бальзак, относится ко времени ссоры английского короля Иоанна Безземельного с папой Иннокентием III, наложившим в 1208 году на Англию церковное отлучение — интердикт. Джеффри, архидиакон Нориджа, повинуясь папскому повелению, объявил о своей отставке с поста в королевском казначействе. Разгневанный король приказал бросить старика в темницу и надеть на него свинцовый колпак, но не удушавший узника, что означало сравнительно быструю смерть, а давивший на его плечи своей страшной тяжестью, постепенно ломая кости. Архидиакон скончался в мучениях. «...Следовательно, Данте, описавший это наказание в своём ”Аду”, не придумал его», — заключает «палач Сансон». Александр Сергеевич, читавший Данте в итальянском оригинале, понимал, о каком эпизоде «Божественной комедии» идёт речь. В дантовом аду колоколом не душат и не ломают костей — мучение грешников состоит в том, что их заставляют ходить, таща на себе неподъёмную тяжесть своей ужасной свинцовой оболочки: Все — в мантиях, и затеняет вежды Гпубокий куколь, низок и давящ: Так шьют клюнийским инокам одежды. Снаружи позолочен и слепящ, Внутри так грузен их убор свинцовый, Что был соломой Федериков плащ. Говоря о «федериковом плаще», который в сравнении с одеяниями грешников в аду показался бы сплетённым из соломы, Данте намекает на ещё один способ использования колокола в качестве орудия пытки и мучительной казни, на сей раз связанный с именем германского императора Фридриха II Гогенштауфена (1194—1250). «...Виновных в оскорблении величества император Фридрих II велел облачать в тяжёлую свинцовую мантию и ставить на раскалённую жаровню. Свинец растапливался, и осуждённый сгорал заживо»,— комментирует строки Данте их переводчик М. Лозинский. В библиотеке Пушкина было несколько изданий «Божественной комедии» с комментариями и без. И болдинской осенью 1830 года, приступая к работе над образом скупого Барона — садиста, цинично признающего, что понимает «людей, в убийстве находящих приятность», с удовольствием слушающего, как полдня «воет» под его окном несчастная вдова, Александр Сергеевич располагал исчерпывающими сведениями о «федериковом плаще». Нетрудно догадаться, какая мысль мелькала в голове закоренелого преступника, когда личико ребёнка скрывалось под его тяжёлым шлемом, как под колоколом, как под свинцовым колпаком... Но есть в пушкинском «колокольном» намёке и ещё одна сторона. «...Колокол — это нечто особенное,— говорит герой романа Ж. К. Гюисманса «Там, внизу» (1891 год), звонарь парижской церкви Сан-Сюльпис.— Он принимает крещение, как ребёнок, освящается елеем согласно установлению епископа, на нём с самого начала его существования лежит благословение — семь мазков священным маслом, образующих крест,— он несёт утешение умирающим, поддерживает их в минуту смертельной тоски. Колокол — глашатай Церкви, её внутренний голос и одновременно обращение к миру; в этом, пожалуй, его можно сравнить со священником. Колокол — не просто кусок бронзы, перевёрнутая ступка, которую дергают за верёвку... Твёрдость металла символизирует силу проповеди, соприкосновение языка колокола с его стенками выражает идею необходимости для проповедника побороть собственные пороки, а не заниматься обличениями других, Колокол держится на перекладинах, имеющих форму креста, а верёвка, к которой раньше прибегали, чтобы звонить, воплощает мудрость Святого Писания, берущую начало от этого креста... Колокольный звон разгоняет призраков и демонов». Пушкин Гюисманса не читал, но, конечно знал о сакральном, церковном назначении колокола; и совмещение этого сакрального, церковного образа с личностью персонажа, явно одержимого дьяволом, возникает непреднамеренно. Молодому Герцогу в детстве казалось, что Барон носит на голове церковный колокол, а надо ли объяснять, что использование священных предметов не по назначению — богохульство и осквернение святынь? Разумеется, на голове рыцаря не колокол, а обычный шлем: ребёнку просто привиделось, померещилось... или приоткрылось на миг нечто, старательно скрываемое Бароном. Молодой Герцог смутно догадывается о том, о чём читатели уже знают из предшествующей сцены — сцены в подвале; многие пушкинисты небезосновательно сопоставляют её с чёрной мессой. В этой сцене скупой Барон, в старческом безумии мнящий себя первосвященником своих золотых монет которых именует «богами», обставляет свои действия сакральной символикой. Зажигание свечей перед сундуками — уродливая, кощунственная пародия на церковную обрядность. А заключительные слова его подвального монолога: О, если б мог от взоров недостойных Я скрыть подвал! О, если 6 из могилы Прийти я мог, сторожевою тенью Сидеть на сундуке и от живых Сокровища мои хранить, как ныне!.. — пародийная молитва, извращённая и искажённая помрачённым сознанием старого скряги. Он чает не воскресения из мёртвых, а того, что для любого христианина представляется самым ужасным из всех жребиев — стать нежитью, призраком, не знать покоя за гробом, сидеть на сундуках, ради которых он забыл и совесть, и Бога. Пушкинская трагедия — это пророчество о наступлении века наживы, о разрушительной власти денег, губящих человеческие души. Удивительно ли, что «Сатана там правит бал»? Автор – Вера Бегичева. Поделиться с друзьями: Комментарии: Нет комментариев :( Вы можете стать первым! Правила: В комментариях запрещено использовать фразу 'http', из-за большого кол-ва спама Добавить комментарий: |
Последние статьи:
|