| UNBELIEVABLE.SU | ||||||||
Войны Загадочные и интересные места/открытия Загадки прошлого Сокровища и пираты Загадки животного мира Личности/народы Катастрофы Праздники и обычаи Религия/Вера Искусство Медицина Высокие технологии НЛО/пришельцы Загадки космоса Истина
|
Поделиться с друзьями:
Надежда Плевицкая. Тайной овеяны жизнь и смерть великой русской певицы Надежды Плевицкой. Ее песни вдохновенно слушали не только миллионы поклонников, но и император России. Она дружила с Шаляпиным, Рахманиновым, Цветаевой. После революции, проживал за границей, она была знакома с крупнейшими музыкантами и исполнителями мира. Добившись всемирного признания п России, Европе и Америке, она трагически закончила жизнь во Франции, приговоренная к двадцати годам каторжной тюрьмы.Мы обратились к известной писательнице Ирине Ракше с просьбой рассказать о жизни своей знаменитой бабушки Надежды Васильевны. Публикуя ее статью о жизни и смерти Плевицкой, мы помещаем также комментарий, составленный на основе материалов и документов, появившихся за последнее время в печати, — естественно, ответственность за них несут соответствующие издания. В этой старинной шкатулке, оставленной мне в наследство родителями, я нашла пачки открыток и писем, рукописи, прекрасные мелочи дамского туалета, и все это принадлежало моей бабушке. Все это было оттуда, из прошлого, и в то же время — из близких времен, из ее судьбы... Своими словами о себе.Надежда Васильевна Плевицкая, урожденная Винникова (1884—1940), русская певица, блиставшая на подмостках России, Европы, Америки, женщина, которую судьба одарила с особой щедростью. Монахиня, балерина, актриса немого кино, литератор, но главное — певица. «Курским соловьем» называл ее государь. А «сердечно любящий ее Ф. Шаляпин» — «моим родным жаворонком». С ней пел Собинов, ей аккомпанировал Рахманинов, ее наставлял и учил Станиславский. К книге ее мемуаров «Дежкин Карольд», написанных в эмиграции, сделал предисловие А. М. Ремизов. Впрочем, «мы не эмигранты, мы изгнанники», говорила она. В 1925 году на чужбине она написала: «Думала, гадала ли я, что где-то во Франции, в Меденском лесу, я буду вспоминать мою Россию. Мое родное село Винниково и песни моих сестер, моей матушки, звучавшие под тихое бормотание прялок в зимние вечера. Далеко занес всех нас черный ветер. Но еще спасает, еще звучит русская песня, которую вынесла я когда-то с берегов Байкала и Волги, с моей родной Курщины. Как оглянусь в золотой дым прошлых лет, так и вижу себя молодой, озорной, в затрапезном платьице Дежкой, как звала меня матушка. Дежкой, которая кружится в горячем хороводе в любимый праздник Троицу. От солнца, от пляски блестят вишневые полушалки, пестреют цветы на подолах... А вот вижу, как тихая монастырка Надежда ступает по монастырскому двору. Тонкая как березка и строгий черный плат до бровей. Мама, да будет благословенно имя твое. Крепки во мне Вера, Надежда, Любовь, данные безграмотной моей матерью. Они дают мне силы сносить горечь, обиду и нужду, дают силы петь. Как с обрыва видится дальняя даль — синеют леса свято-русские. Вижу деревни, храмы, хлеба. Зоря моя зорюшка. Свет Надежда. Поднять бы к ней руки, запеть бы... Чтобы голос мой слился со звоном колоколов, что ударили и поплыли над святой Русью». Она провела детство и юность в деревне под Курском, в избе под соломенной крышей, где она родилась в многодетной и бедной семье Акулины и Василия Винниковых (моих предках.— И. Р.). Потом ушла в монастырь, где всерьез начала петь, затем неожиданно в цирк-шапито и киевский балет, где, испросив благословения матери, вышла замуж за танцовщика из труппы Нижинского, поляка Эдмунда Плевицкого. С ним она жила недолго, однако оставалась всю жизнь в доброй дружбе.  Надежда Винникова с будущим мужем - танцором Плевицким. А далее — стремительная карьера. Триумф любимицы публики: контракты, приглашения, гастроли. И работа, работа. Да, это были и триумф, и одновременно огромное человеческое испытание. Испытание души вчерашней простолюдинки, ставшей богатой светской дамой, «звездой», которой посвящали стихи, романсы. «В ту пору жизни моей мир казался мне прекрасным праздником, сверкающим огнями... Было много работы. Но кто скажет, что любимое дело не праздник? За восемнадцать лет певческого труда я отыскала и спела более тысячи песен. Исколесила тысячи верст. И в лета, и в зимы. Путь мой в искусство был непростым. Потому с такой благодарностью вспоминаю я моих прекрасных друзей. Они не только слушали мои песни, мое искусство, но помогали жить. И, можно сказать, воспитывали селянку. Собинов и Рахманинов, Качалов и Москвин, и, конечно же, сам Федор Великий...» Была она и меценатом, не отказывала в помощи никому — просителям, и страдальцам, подлинным и мнимым. Она вела жизнь вечной крестьянки-труженицы: кого-то содержала, кому-то помогала, строила на свои заработки то дом, то квартиру. А вот ее окружение — те, с кем она встречалась, общалась, дружила. Актеры — Качалов и Москвин, Савина и Кшесинская. Писатели, поэты — Андреев, Куприн, Щепкина-Куперник, Есенин, Клюев. Художники — Коровин, Бенуа.  Усадьба Винниково - владение семьи Плевицкой. «В тот московский вечер, — писала она, — Вишневский привел меня в квартиру Станиславского, что в Каретном. Вверху на лестнице нас ждал сам Константин Сергеевич. Он подал мне целый сноп красных гвоздик и торжественно под руку ввел в зал. Нас встретили громкие аплодисменты великих мхатовцев. Я благодарно по-русски поклонилась и, конечно же, пела, пела, весь вечер». В тот вечер Москвин сказал Станиславскому: — Ты заметил, у Плевицкой, когда поет, зрачки расширяются. Это значит, душа горит. Станиславский ответил: — Это и есть талант. Слава Плевицкой в России начала века была огромна. Ей стоя аплодировали переполненные залы театров и консерваторий. Она знала толпы поклонников в море цветов. «В ту зиму Савва Мамонтов познакомил меня с Шаляпиным. На всю жизнь запомнила я эту встречу — начало многолетней дружбы и в России, и в эмиграции. Вот они — просторные, светлые покои великого певца. Ослепительная скатерть на широком столе и рояль под дорогим покрывалом. В этот вечер Федор Иванович разучил со мною дуэтом песню «Помню я еще молодушкой была...». На прощание Федор Иванович обхватил меня своей богатырской рукой, да так, что я затерялась где-то у него подмышкой. Сверху поплыл его незабываемый бархатистый голос, мощный, как соборный орган: — Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла. У меня таких нет. Я слобожанин, не деревенский. И попросту, словно давно был со мною дружен, поцеловал меня. А вскоре подарил фотографию: «Моему дорогому жаворонку, сердечно любящий ее — Шаляпин». Критик А. Кугель, постоянно следивший за ростом ее дарования, писал: «Она пела... не знаю, может быть, и не пела, а сказывала. Глаза меняли выражение, движения рта и ноздрей были что раскрытая книга... Говор Плевицкой — самый чистый, самый звонкий, самый очаровательный русский говор... У нее странный оригинальный жест, какого ни у кого не увидишь: она заламывает пальцы, сцепивши кисти рук, и пальцы эти живут, говорят, страдают, шутят, смеются...» Великий Коненков создал ее скульптуру, где эти пальцы живут, страдают, смеются. Да, ее любили. Царский двор и простолюдины с окраин, круг высшей дворянской и военной знати: Шуваловы, Бенкендорфы, Трубецкие. Граммофонные записи с ее голосом расходились в тысячах экземпляров. «В те годы весь цвет московский бывал у меня дома в Настасьевском на Тверской. А когда приезжал Федор Иванович, мы играли с ним на фортепианах в четыре руки и пели. Да так пели, что под окнами собиралась толпа и городовые перекрывали переулок. Государю и Государыне я пела много и охотно. И в Москве, и в Питере, и в Ливадии. Я пела, что было мне по душе. И про горюшко-горькое, и про шутку веселую. После исполнения «Ямщика» он сказал Государыне: «От этой песни у меня сдавило горло». В антракте он подошел и тепло пожал руку: — Не волнуйтесь, Надежда Васильевна. Вы всем очень понравились. А все-таки печальные ваши песни мне больше по душе. И еще пошутил над смятением, из-за которого даже слова подзабыла. — Я помню ваши песни и напеваю их. А княжна Ольга на рояле подбирает ваши напевы... Они такие родные, такие русские. Спасибо вам!..» Стала она и драматической актрисой раннего кино. О ее съемках в главных ролях фильмов «Власть тьмы», «Крик жизни», которые проходили в ее усадьбе Винниково, много и интересно пишет режиссер В. Гардин. Как было бы хорошо сейчас посмотреть эти жемчужины немого кино. Увидеть живую Надежду Васильевну — статную, улыбчивую. Увидеть ее добротное хозяйство, обустроенную ею усадьбу, ухоженный дом с террасой, где она всегда принимала столько гостей, цветочные клумбы, ее любимую лошадь, чудесный березовый «Мороскин лес». Собственно, в те дореволюционные годы в прессе о ней писали постоянно. Хотя вокруг этого имени разгорались и споры. Особенно среди музыкальных критиков. Ее и третировали. Ей и завидовали. Ею и восхищались. Вот, к примеру, заголовки статей: «Удаль и печаль», «Шаляпин и Плевицкая», «Плевицкая и гибель Германии». А ее постоянные благотворительные концерты! В пользу семей погибших... И в пользу сирот, педагогов и даже «Общества деятелей периодической печати»... Хочу перечислить лишь малую часть названий песен, возрожденных ею, впервые включенных в репертуар, песен, которые до нее на сцене никогда не исполнялись, а нынче нам кажутся извечными в нашей культуре. Вот они, и озорные, и могучие, и раздольные: «Дубинушка», «Есть на Волге утес», «Из-за острова», «Среди долины ровныя», «По диким степям Забайкалья», «Калинка», «Всю-то я вселенную проехал», «Помню я еще молодушкой была», «Ухарь-купец», «Варяг», «Липа вековая»... Читая на пожелтевших газетных страницах статьи о легендарной этой женщине, размышляя о ее жизни, я порой смотрю на ее ореховую шкатулку, доставшуюся мне по наследству от родителей. Она обветшала, покрылась трещинами, но навсегда сохранила отзвук далеких лет, сохранила прелестные мелочи: перчатки, кружева, духи, переписку Надежды Васильевны. Все думаю: наверно, шкатулка была куплена Надеждой Васильевной в модном дорогом магазине на Кузнецком. Может быть, стояла в спальне на ее туалетном столике в квартире на Тверской в Дегтярном или в Настасьевском? Отражала в зеркале лицо: то приветливое, то озабоченное? Слышала звуки рояля и необыкновенного голоса? И, конечно же, хранила под ключиком дорогие ей вещи? Может, золотую медаль или царский подарок — орден с двадцатью бриллиантами, а рядом — фотографии любимых людей: Шаляпина, матери, погибшего жениха?.. Плесецкая не могла погибнуть.«Я — артистка и пою для всех. Я вне политики, меня не убьют»,— не раз говорила Надежда Васильевна. Но ей, как и миллионам других, пришлось быть втянутой в кровавый водоворот тех лет. И она не могла не погибнуть. Она прошла сквозь кровь и огонь, тиф и расстрелы первой мировой и гражданской войн. Сквозь пожар революции. Она бывала на фронтах — в окопах, в палатках. Старалась песней своей отвести дыхание смерти. Работала сиделкой и санитаркой: «Часто мои песни требовались, как лекарство. Вспоминаю я и мой черный пятнадцатый год, когда в лазаретах сестрой милосердия была я на фронтах страшной войны. И там среди взрывов, крови и слез были порой нужней мои песни, чем бинты и лекарства. В тот лютый год пережила я и смерть жениха на войне, и кончину матушки. Даже награда — крест за мужество — из рук Государя не могла притушить моего горя. Жизненная школа моя была такая суровая, что я порой думала: «Наверно, правда и красота только там, наверху... Или вообще там, где нас нет». Пела она и белым, и красным, словно хотела свести, примирить вдруг ставших враждебными друг другу братьев. Прорывалась сквозь фронт в Курск, в родное село: «Как слабый луч сквозь морок адов, так голос мой под грохот рвущихся снарядов». Мне рассказывали, например, как однажды отрядом корниловцев под командованием молодого генерала Скоблина в тяжелом бою под Фатежем Курской губернии была отбита у красных и спасена от расстрела группа людей. Среди них была и «певица-буржуйка». Одного этого эпизода из жизни Плевицкой хватило бы для большого отдельного повествования. А сколько их было, таких эпизодов. Начиная с этого момента, Надежда Васильевна прошла с Белой гвардией крестный путь боев и отступления до Крыма. Затем — лютая снежная зима в Галлиполи, на берегу Дарданелл, на каменистых голых холмах полуострова, где голодала, замерзала в палатках, но не погибла вывезенная из Крыма на кораблях 14-тысячная русская армия. Там, в Галлиполи, состоялось тайное, неафишированное бракосочетание Надежды Васильевны с генерал-майором Николаем Владимировичем Скоблиным, человеком бесстрашным и благородным, горячо ею любимым до конца жизни. Позже Плевицкая, собрав деньги (продав даже драгоценности), в рассрочку смогла купить небольшой дом под Парижем в местечке Озуар-ля-Феррьер. Участок вокруг дома усадила белоствольными березами, напоминавшими родные места, «Мороскин лес», разбила цветочные клумбы. Годы эмиграции были самыми тяжелыми в ее жизни. Революция, словно ножом, рассекла судьбу надвое. И хотя она много работала, репетировала, пела (в Берлине, Белграде, Риге, Софии, Бухаресте), было тяжело морально. Без друзей, без родного языка, без родного дома в Винникове — без корней. Ее, истую христианку, человека православного, от земли, Надюшу, Дежку, нестерпимо тянуло домой. К периоду эмиграции относится и гастрольная поездка Надежды Васильевны в Америку. Там она получила некое отдохновение, «отраду душе»,— встретилась после долгой разлуки с Рахманиновым, который ей очень был рад. С. Сатина в «Записках о С. В. Рахманинове» пишет о Плевицкой: «Она всякий раз много и охотно пела Сергею Васильевичу, который ей аккомпанировал. Больше всех ее песен ему нравилась «Белолица», он находил эту песню такой оригинальной, а исполнение таким хорошим, что написал специально к ней аккомпанемент и попросил компанию «Виктор» сделать пластинку».  Плевицкая Надежда Васильевна В Америке, как и всюду, она давала и благотворительные концерты — даже «в пользу советских беспризорников». Вернувшись во Францию, она продолжает свои выступления, и русская песня благодаря ей не умирает. Окрыляет, продолжает будить высокие чувства. Почти два десятилетия Плевицкая была душой, совестью русской эмиграции. Ею гордились, считали за честь принимать, общаться, ее выступления ждали на праздниках и собраниях. А ее новая, родившаяся там песня вызывала слезы восторга и стала, по существу, как бы гимном эмиграции: И холодные ветры степные Панихиду поют над тобой. До начала 30-х Надежда Васильевна тайно посылала посылки в Россию, под Киев — многодетной, чудом выжившей в голод старшей сестре Марии Васильевне... Почему именно ей?.. Почему ее детям, где среди четырех детей рос и кудрявый сынок Женя — мой отец. Почему он жил у сестры, остается семейной тайной... Правда, посылки эти, для Марии Васильевны (жены сельского фельдшера), грозили арестом. Да и продать на базаре, даже в Киеве, дорогие вещи (одежду, обувь), не навлекая подозрений, было невозможно. Не говоря уж о том, чтобы носить. Потому посылки, тайком от детей и соседей, закапывались ночью в саду до лучших времен. Которые, впрочем, так и не наступили... Последние страницы трагедии Надежды Плесецкой.Жизнь Надежды Васильевны оборвалась в Париже. Внезапно и жестоко обрушилось горе: пропал муж... пропал Коленька!.. Сценарий акции по уничтожению Белой гвардии был написан в Москве в НКВД, где каждому была уготована какая-то смертная роль. Оказывается, он уже давно пришел в действие. Доблестный генерал как в бездну канул. Смерть его по сей день остается загадкой. Однако Скоблин был обвинен в похищении генерала Миллера в «угоду красным». А Плевицкая (как жена) вскоре была арестована по обвинению «за соучастие в похищении». Песнь торжествующей любви оборвалась. И навсегда... ...Далее я позволю себе некоторое отступление. Оно касается судьбы русского генерала Скоблина, кавалера боевых орденов Святого Георгия и Святого Николая. Личности незаурядной, яркой, в данном повествовании интересной, поскольку он почти двадцать лет был супругом Надежды Васильевны. Спасши ее в пожаре войны от расстрела, он прожил с ней трудные и счастливые годы, был другом ее музыкального и литературного «окружения», ее антрепренером. В его жизни все мерилось либо ее присутствием, либо ее отсутствием, за что над ним даже подтрунивали друзья-офицеры. Арестовали Надежду Васильевну у нее в доме в Озуар-ля-Феррьер. Последние ночи напролет она простаивала у окна в ожидании мужа. Во время ареста из дома практически вывезли все ценное, многолетнее: документы, клавиры, ноты, тексты песен, переписку, ее дневники, литературные записи, книгу воспоминаний самого Скоблина (впоследствии уничтоженную). Но главное — письма, сотни писем. Многолетняя переписка с писателями, актерами, музыкантами... Все то, что она так хранила и после исчезновения мужа оставила неприкосновенным. Ее одну сделали ответчицей, заложницей. Эмиграция в одночасье отвернулась от нее, своего вчерашнего кумира. Зависть и клевета, всегда охочие погубить талант, оскалили зубы. Припомнили ей и «низкое» происхождение, и концерты в Америке «в пользу советских беспризорных». Припомнили и мечту вернуться в Россию. Состоялся неправедный, бездоказательный суд, ошеломивший неожиданным приговором — двадцать лет каторжных работ. ...И в тюрьме странной была эта русская заключенная. Бледная, постаревшая, с гордо посаженной головой, не говорившая по-французски. И вела себя странно, точно умом тронулась. Плохо ела, все безропотно выполняла, что-то писала в никуда и порой тихо, негромко пела. И в камере, и особенно в тюремной церкви. Все какие-то свои протяжные, непонятные французам песни, похожие на молитвы. Порой, молясь, она словно замертво падала перед иконостасом на холодные церковные плиты. «Яви, Господи, правду твою...» И тогда приходилось ее поднимать. Весной 1940 года она просила пригласить к ней священника-духовника. А 5 октября загадочно умерла в своей камере. О ком, о чем думала она в свой последний смертный час? Не дано знать... К этому времени Франция была уже оккупирована фашистами, и никому не было дела до смерти какой-то эмигрантки. Однако русская умерла настолько загадочно («плохо чувствовала себя последние месяцы»), что очень скоро немецкое гестапо, очевидно, имея для того основания, извлекло тело Плевицкой из могилы... извлекло и подвергло тщательному обследованию. Почему гестаповцы пошли на это? Почему вдруг понадобилось все это?.. И зачем был нужен химический анализ? Какая тайна скрывается тут?.. Государственная?.. Политическая?.. Известно одно: заколоченное в ящик тело было отвезено в повозке на кладбище и вновь закопано в общей могиле... ...В 1936 году Павел Флоренский, сосланный на Соловки, писал: «...предвижу время, когда станут искать отдельные обломки разрушенного». Может, это время пришло? И под Курском благодарными руками односельчан (кланяюсь радетельнице памяти Плевицкой, местной учительнице Лидии Сергеевне Евдокимовой) будет восстановлена разграбленная и сожженная некогда усадьба? Оживет Дом-музей великой певицы. И безвестное село будет прославлено ее именем, и расцветет так любимый ею «Мороскин лес», и на ее родине будут гордиться своей соотечественницей. Но плачьте о себе И о детях ваших,— писала она перед смертью. — А я вернусь. Я обязательно к вам вернусь». Автор – Ирина Ракша. Поделиться с друзьями: Комментарии:
Правила: В комментариях запрещено использовать фразу 'http', из-за большого кол-ва спама Добавить комментарий: |
Последние статьи:
| ||||||
