Шпионы с советской ядерной программе. Невероятное

Поделиться с друзьями:

Шпионы с советской ядерной программе.

Сообщения о том, что в США вышла книга отставного генерала КГБ Павла Судоплатова «Особые задания: воспоминания нежелательного свидетеля — магистра советского шпионажа», появились в нашей печати в сопровождении дезавуирующих ее высказываний. Еще бы: Судоплатов во всеуслышание объявил, что «отец американской атомной бомбы» Роберт Оппенгеймер и несколько его сподвижников передали атомные секреты Советскому Союзу! Эта новость шокировала оппенгеймеровских коллег в США, и они поспешили недвусмысленно выразить свое негативное отношение к словам «магистра шпионажа».
Не меньше американцев обиделся за Оппенгеймера и наш соотечественник В. Надеин, опубликовавший в «Известиях» статью о книге Судоплатова, снабдив ее торжествующим подзаголовком: нашему-де шпиону не позволили клеветать в Америке.
Столь дружный отпор генералу КГБ находится в разительном контрасте с тем гробовым молчанием, которым два года назад была встречена первая публикация о роли Оппенгеймера в краже американских атомных секретов, появившаяся в журнале «Молодая гвардия» (№3—4, 1992). Анализ материалов, опубликованных в открытой печати, привел автора этой статьи Германа Смирнова к выводам, которые ныне подтверждает генерал КГБ.

«У нас свои идеи...»

Когда в 1988 году корреспондент «Известий» спросил трижды Героя Социалистического Труда академика А. А. Александрова, сыграли ли разведданные какую-нибудь роль в реализации советской атомной программы, Анатолий Александрович ответил сдержанно: «Было что-то. Но, в общем, это сыграло очень несущественную роль. Ни Курчатов, ни другие участники проекта на чужие идеи не надеялись — искали свои... К тому времени, когда открытие нейтрона и деление урана прояснили путь к практическому овладению ядерной энергией, наши исследования в этой области были уже на мировом уровне...
В самом деле, создание ядерной бомбы и ядерного реактора стало на повестку дня после того, как немецкие физики О. Ган и Ф. Штрассман в декабре 1938 года расщепили ядро урана-235 с помощью нейтрона. Это открытие породило настоящий бум. 15 января 1939 года О. Фриш в Дании, а 24 января Дж. Даннинг с сотрудниками в США экспериментально установили, что при делении ядер урана-235 нейтронами выделяется огромное количество энергии. 24 февраля, выступая в Колумбийском университете в Нью-Йорке, выдающийся итальянский физик Э. Ферми впервые произнес слова «цепная реакция» применительно к делению урановых ядер и указал: чтобы она стала возможной, необходимо испускание больше, чем одного нейтрона на каждое деление. 3 марта Л. Сциллард и У. Зинн провели соответствующие опыты и установили: каждое разделившееся урановое ядро испускает от 2 до 4 новых нейтронов! Цепная ядерная реакция возможна!
«В ту ночь у меня почти не оставалось сомнений, что мир ждет беда», — вспоминал впоследствии эмигрант из Венгрии Л. Сциллард.
Открытие Гана и Штрассмана было по достоинству оценено в СССР. Так, в 1939 году А. И. Лейпунский, подобно Ферми, предсказал возможность ядерной цепной реакции, а Г. Н. Флёров совместно с Л. И. Русиновым, подобно Сцилларду и Зинну, доказали, что на каждый акт деления уранового ядра приходится больше двух новых нейтронов. Позднее Ю. Харитон и Я. Зельдович оценили критическую массу урана-235 величиной порядка 10 кг...
Таким образом, возможность создания атомной бомбы прояснилась уже к началу второй мировой войны, но от теоретической возможности до практического осуществления атомной бомбы лежала дистанция огромного размера. До этого в истории техники еще не было случая, чтобы для изготовления опытного образца какого-либо изделия требовалось сначала создать новую отрасль промышленности с невиданными доселе сооружениями, процессами и технологиями. Предприятия такого масштаба, выходящие далеко за рамки чисто научных проблем, требуют непременного участия государственной власти. И следующим этапом ядерных разработок стали попытки убедить высших руководителей с должной серьезностью отнестись к созданию ядерного оружия.
Первый в мире ядерный реактор в Чикаго

Пуск первого в мире ядерного реактора 2 декабря 1942 г. Чикаго.
В США раньше начала действовать в этом направлении пятерка физиков-эмигрантов — Сциллард, Теллер, Вигнер, Вайскопф и Ферми, которые не уставали твердить, что атомная бомба возможна, что она станет страшной опасностью в руках Гитлера, что необходимо оказать финансовую поддержку ядерным исследованиям для быстрейшего перевода их на практические рельсы. Предпринятые ими усилия увенчались успехом 11 октября 1939 года, когда президент Рузвельт дал согласие поддержать атомные исследования. 1 ноября 1939 года в США был учрежден Консультативный совет по урану. Последовавший за этим трехлетний этап ядерных изысканий завершился 7 июня 1942 года, когда руководитель Национального комитета по оборонным исследованиям В. Буш доложил Рузвельту, что ядерная бомба может быть осуществлена практически! 18 июня был образован так называемый Манхэттенский инженерный округ, а 17 сентября во главе его поставили генерала Л. Гровса. Этим было положено начало созданию американской атомной промышленности, которая через два с половиной года начала поставлять ядерное горючее в количествах, достаточных для снаряжения атомных бомб.
В истории советских атомных разработок подобный трехлетний период, в ходе которого теоретически возможная идея облекается в плоть и кровь и превращается в практически выполнимую техническую задачу, полностью отсутствует. Специалисты, понимающие в ядерной физике, рассеялись кто куда, занялись далекими от атомных дел проблемами; один только Г. Н. Флёров на протяжении 1941 года не уставал бомбардировать правительство письмами и телеграммами, доказывая, что нужно срочно разворачивать работы по ядерному оружию, так как, судя по всему, другие державы уже начали это делать.
Первыми подтвердили догадки Флёрова советские разведчики. В 1941 году Радо из Швейцарии сообщил о начале немецких работ по урану. 5 ноября поступила шифровка из Лондона с подробным отчетом об атомных разработках в Англии. 22 февраля 1942 года старшина М. Репин во время диверсионной операции под Таганрогом обнаружил у убитого немецкого офицера инженерных войск толстую общую тетрадь, испещренную графиками и формулами. Командир Репина, известный чекист И. Старинов, передал эту тетрадь представителю уполномоченного по науке ГКО С. Балезину, от которого она попала к самому уполномоченному С. Кафтанову. «Балезин и Кафтанов, — вспоминал Старинов, — предположили, что убитый на Кривой Косе фашистский офицер прибыл в южные районы нашей страны не случайно, а для поисков урана». И тут уполномоченный ГКО получает второе письмо на имя Сталина от неугомонного Флёрова. «Это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии или США, — писал ученый. — Результаты будут настолько огромны, что будет не до того, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу...»
Первый советский ядерный реактор

Монтаж первого в СССР ядерного реактора, 1945 г. Москва.
На этот раз письмо Флёрова не было положено под сукно, а побудило академика А. Иоффе и С. Кафтанова войти в ГКО с предложением о создании научного центра по проблеме ядерного оружия. Главный ядерщик И. Курчатов был возвращен с флотов в Физико-технический институт, эвакуированный в Казань, а в сентябре 1942 года — одновременно с Гровсом — утвержден научным руководителем работ по атомному оружию. «Будем продолжать работать по ядерной физике, — сказал он Александрову. — Есть сведения, что американцы и немцы делают атомное оружие...»
В 1943 году в Москве была организована Лаборатория №2 АН СССР, куда Курчатов сразу же вызвал Ю. Харитона, Г. Флёрова, Я. Зельдовича, И. Кикоина. Вскоре после взрыва американских атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки был учрежден при ГКО Комитет во главе с Л. Берия и организовано Первое Главное Управление во главе с Б. Ванниковым, впоследствии преобразованное в Министерство среднего машиностроения.
В начале 1948 года Совет Министров СССР обязал руководство представить на испытания первые образцы атомных бомб не позднее 1 декабря 1949 года. Первая советская атомная бомба была испытана раньше этого срока — 29 августа 1949 года!
Такова официальная версия, согласно которой советские физики самостоятельно решили все проблемы и преодолели все трудности на пути создания ядерного оружия. Сорок лет не допускалось даже сомнения в истинности этой версии. Но в последнее время она стала подвергаться критике со стороны деятелей отечественной разведки...

Посылки из Нью-Йорка.

Первым начал эту кампанию в нашей прессе полковник в отставке А. Феклисов, в годы войны работавший с известным немецким физиком-эмигрантом Клаусом Фуксом. Этот выдающийся ученый снабжал нашу разведку ценнейшей информацией по английским и американским ядерным исследованиям с осени 1941 года по май 1949 года. Выданный предателем, Фукс был арестован в Англии и осужден на 14 лет тюрьмы.
«После успешного испытания первой советской атомной бомбы, — пишет Феклисов, — нашим ведущим ученым были присвоены звания Героев Социалистического Труда и лауреатов Сталинской премии, были вручены высокие советские ордена. Орденами были отмечены и некоторые сотрудники разведки. К сожалению, Клаус Фукс получил 14 лет тюремного заключения... и ничего более». Когда Феклисов после освобождения Фукса предложил руководству наградить ученого советским орденом или избрать его иностранным членом Академии наук СССР, последовал отказ. А тогдашний президент Академии М. Келдыш сказал Феклисову: «Это делать нецелесообразно, так как бросит тень на заслуги советских ученых в создании ядерного оружия».
Прошло тридцать лет, и на заслуги советских физиков гораздо более серьезную тень бросила публикация материалов из архивов КГБ. В 1991 году в еженедельнике «Союз» журналист В. Чиков опубликовал выдержки из собственноручных записок Курчатова, составленных им при чтении американских секретных отчетов по атомной бомбе, добытых разведкой. Эти записи свидетельствуют о том, что наш ядерщик № 1 не всегда мог понять то, что писали его американские коллеги, и требовал, чтобы разведка доставила ему недостающие пояснительные материалы. Он обращался в разведывательный отдел НКГБ как в научный архив собственного предприятия. Например, в «Заключении по «Обзорной работе» от 6 марта 1945 года он писал:
— Так как возможность осуществления системы с обычной водой и металлическим ураном крайне облегчает решение задачи создания котла и получения тем самым плутония, для нас было бы исключительно важно иметь более подробную информацию по этой системе.
Или: «Было бы очень важно получить более подробные данные по этому вопросу и узнать также о постановке опытов, в которых было определено 3 нейтрона на каждое расщепление тепловым нейтроном атома плутония». Или: «Было бы очень полезно получить сведения о постановке этих исследований в лаборатории Y и их результатах». И т.д.
Складывается впечатление, что эти фразы принадлежат министру, дающему задания своим референтам, требующему выяснить те или иные вопросы на предприятиях вверенной ему отрасли. А ведь речь идет о получении сведений из сверхсекретных отчетов иностранного государства, и обращается Курчатов не к референтам, а к разведчикам, работающим в условиях постоянной опасности и риска. Тем не менее требуемая документация неизменно добывалась в Америке и через некоторое время доставлялась в Москву. И когда Курчатов уезжал по делам в Челябинск, за ним в специальном вагоне с броневым сейфом под усиленной охраной работников НКГБ везли несколько тонн (!) американских сверхсекретных чертежей и отчетов, связанных с работами по атомному проекту.
Завершая цикл публикаций Чикова, еженедельник «Союз» в редакционном послесловии приходит к выводу: «Не существовало «русской» атомной бомбы. Была лишь «американская», умело раскрытая советскими разведчиками». Другими словами, версию «великих физиков» еженедельник «Союз» предлагает заменить версией «великих разведчиков» и на место известных всей стране трижды Героев Социалистического Труда — Курчатова, Зельдовича, Харитона, Щелкина и других — поставить неведомых миру разведчиков.
Картина ядерного взрыва Ч. Чаплина

Создание атомной бомбы и особенно ее боевое использование против японских городов Хиросима и Нагасаки потрясли человечество. Мир впервые задумался о реальной возможности полного уничтожения цивилизации. Люди представили себе, куда могут привести безответственные «игры» ученых и политиков, в руки которых угораздила такая страшная силища. Так появился не только народный протест против атомной войны, но и искусство, борющееся против нее.
Мы публикуем несколько картин, созданных американским художником Чарльзом Чаплиным в годы, когда атомная бомбардировка казалась реальностью.
Первая картина глубоко символична. Черный гриб атомного взрыва распростерся над древним храмом, неся ему гибель. «Неужели это еще может когда-нибудь случиться? - как бы спрашивает художник. - Неужели техника XX века может разрушить культуру тысячелетий?»
Конечно, заслуги разведчиков должны быть признаны, но нельзя не видеть: «великие разведчики» — это такой же увод общественного внимания от истины, как и «великие физики», но только в противоположном направлении. Истина же состоит в том, что главными действующими лицами в данном случае были не получатели секретной информации (советские физики) и не ее пересыльщики (советские разведчики), а поставщики! Поставщики, настолько сведущие в делах американского атомного проекта, что они могли, по запросу Курчатова, найти и выслать отчет по любому затруднительному для советских физиков вопросу...

Кто же был поставщиком секретов?

Осенью 1942 года генерал Гровс задумался, кого назначить директором организации, ответственной за конструирование собственно атомной бомбы. Выяснилось, что все наиболее подходящие специалисты уже заняты в работах, где заменить их некем. Свободным от серьезных дел в атомном проекте был лишь Оппенгеймер, поставленный одним из научных руководителей Манхэттенского округа, Комптоном, во главе небольшой группы теоретиков. Решив посоветоваться о кандидатуре Оппенгеймера с лицами, причастными к атомному проекту, Гровс убедился, что «никто из опрошенных не выразил особого восторга в связи с кандидатурой Оппенгеймера». Кроме того, серьезные возражения против его назначения выдвинула служба безопасности. По ее сведениям, «доктор Оппенгеймер в начале войны поддерживал постоянные взаимоотношения с коммунистами. Он был любовником коммунистки и женился на бывшей коммунистке. Он принимал на работу в Лос-Аламосе коммунистов или бывших коммунистов... Он отклонил предложение человека, называвшего себя коммунистом, о передаче научной информации Советскому Союзу, но в течение нескольких месяцев не информировал об этом разговоре службу безопасности».
Казалось бы, всякий ответственный руководитель на месте Гровса должен был отвергнуть кандидатуру специалиста отнюдь не первоклассного, да к тому же еще и серьезно скомпрометированного. Вместо этого Гровс принимает нелепое, несовместимое со здравым смыслом решение: «Потенциальная польза назначения Оппенгеймера оправдывает любой риск нарушения секретности»(!). И 20 июля 1943 года направляет начальству письмо: «В соответствии с моим устным указанием от 15 июля считаю целесообразным немедленно оформить допуск Джулиуса Роберта Оппенгеймера к секретной работе независимо от тех сведений, которыми вы располагаете о нем(!)».
Итак, в середине 1943 года Оппенгеймер становится во главе Лаборатории Y в Лос-Аламосе, и именно с середины сорок третьего года, по свидетельству П. Фитина — начальника внешней разведки НКГБ СССР, материалы по атомной бомбе, поступающие из нью-йоркской резидентуры, стали «значительно интереснее»...
Подозрения, павшие на Оппенгеймера еще в 1942 году, побудили американские службы безопасности продолжать расследование его так называемой «антиамериканской деятельности». В октябре 1945 года его освободили от обязанностей директора лаборатории в Лос-Аламосе, а в апреле 1954 года состоялось слушание его дела в Комиссии по делам кадров Конгресса.
Вопреки здравому смыслу американская пресса приложила титанические усилия, чтобы выгородить Оппенгеймера. Допрашивавших его специалистов, среди которых был ректор университета, крупный промышленник и профессор химии, газеты третировали как убогих людей, которые не были равны Оппенгеймеру по интеллекту. Сам генерал Гровс, сыгравший такую таинственную роль в назначении Оппенгеймера на пост директора центра в Лос-Аламосе, горячо защищал своего подопечного, против которого, по-видимому, были выдвинуты достаточно серьезные обвинения. «Я не верю, — говорил Гровс, — чтобы он мог сознательно совершить какой-нибудь поступок, наносящий ущерб Соединенным Штатам».
Странное поведение Гровса в деле с назначением Оппенгеймера и его неуклюжая попытка «отмазать» явно скомпрометированного ученого заставляют подозревать, что Гровс не был властен в своих решениях, что над ним стояли неизмеримо более могущественные силы. Об этом свидетельствует знаменитая, вышедшая в США в 1952 году книга «Из дневников майора Джордана». Этот скромный офицер связи, назначенный весной 1942 года «отправщиком ленд-лиза», стал вести списки грузов, отправляемых с его авиабазы в Советский Союз. Как-то раз Джордан в порядке досмотра проник в готовый к отлету самолет и вскрыл несколько чемоданов. В одном из них он обнаружил письмо Гарри Гопкинса А. И. Микояну. «Было чертовски трудно получить все это от Гровса», — писал личный помощник президента Рузвельта советскому наркому. Еще бы! К письму Гопкинса были приложены документы и планы завода для разделения изотопов урана в Ок-Ридже!
Донесение изобиловало терминами, о которых Джордан не имел ни малейшего понятия, но которые он на всякий случай переписал в свой дневник: «циклотрон», «протон», «нейтрон», «энергия высвобождающаяся при расщеплении»... В дневнике майора оказались записанными термины и цифры, смысл которых стал понятен общественности после уничтожения Хиросимы атомной бомбой. По данным Джордана, в 1942—1944 годах из США в Советский Союз было отправлено около килограмма металлического урана, 175 тонн графита, торий, нитрат урана, окись урана...
Выходит, решение о передаче американских атомных секретов Советскому Союзу было принято в неизмеримо более высокой инстанции, нежели Оппенгеймер и даже генерал Гровс. Не исключено, что само назначение Гровса на высокий пост было произведено не без содействия этой таинственной инстанции. Возникает вопрос: что же это за организация, которая способна принимать и проводить в жизнь подобные решения?

Загадочный апрель 1942 года.

В числе обвинений, выдвинутых против Оппенгеймера американскими спецслужбами, есть одно, заставляющее насторожиться каждого вдумчивого исследователя. «Доктор Оппенгеймер щедро давал коммунистам деньги с 1940 года вплоть до апреля 1941 года...» Так появляется в деле Оппенгеймера самая таинственная в истории XX века дата. Ведь именно в апреле 1942 года в разных точках земного шара произошли события, между которыми прослеживается некая таинственная связь.
Так, в апреле 1942 года Гиммлер отдал приказ о начале планомерного истребления евреев в лагерях смерти. До этого их сначала выселяли из Германии и оккупированных ею территорий, потом концентрировали в гетто, и только с апреля 1942 года немцы приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». В этом же месяце президент Рузвельт направил Сталину в высшей степени загадочное послание о поступившем ему откуда-то таинственном предложении, «связанном с использованием наших Вооруженных Сил», а на следующий день американский посол Стендли нашептал советскому руководителю при личной встрече нечто такое, что историки до сих пор не решаются придать гласности. Достоверно лишь, что после этих апрельских перешептываний состоялся перелет В. Молотова из Москвы в Вашингтон над территорией Германии и Атлантическим океаном. В американской столице, где как раз в это время в отеле Билтмор проходил сионистский конгресс, Молотов подписал соглашение о ленд-лизе, по которому Советский Союз получал 30% всех американских поставок.
В том же апреле 1942 года в советских газетах были опубликованы сообщения о зверствах немцев в отношении еврейского населения на оккупированных территориях СССР и объявлено о создании в числе других пяти комитетов Антифашистского еврейского комитета во главе с народным артистом СССР С. Михоэлсом. Флёров, написавший второе письмо Сталину, тоже в апреле 1942 года, очень удачно выбрал время: на этот раз письмо не было положено под сукно, а побудило академика А. Иоффе и С. Кафтанова войти в ГКО с предложением о создании научного центра по проблеме ядерного оружия.
За всеми этими событиями, происшедшими в апреле 1942 года, угадывается какая-то тайна, о которой я впервые услышал от инженера Ю. Бровко в 1984 году. По его мнению, весна 1942 года стала критическим моментом для лидеров сионизма, которые до этой поры связывали свои надежды на создание еврейского государства в Палестине с Гитлером. На альянс с фюрером, утверждал Бровко, сионистское руководство пошло потому, что европейские евреи не торопились ехать на землю предков, где коренное арабское население ждало их отнюдь не с распростертыми объятиями. Политика Гитлера была на руку сионистам. Начав с изгнания евреев из Германии, фюрер после открытия боевых действий стал сгонять евреев в оккупированных странах в гетто, чтобы после завоевания Палестины форсированно перебросить их на Ближний Восток и в одночасье заселить ими Палестину. Именно Палестина, а не Суэцкий канал и Индия были, по словам Бровко, главной целью для африканского корпуса Роммеля...
События развивались по этому плану до декабря 1941 года, когда после разгрома немцев под Москвой всем дальновидным политикам стало ясно, что Гитлер не разгромит Россию и не станет единовластным вершителем дел в послевоенном мире. Поняли это и лидеры сионизма, решившие загодя сменить сплоховавшего покровителя на будущих победителей - США, Англию и СССР. Взбешенный их неверностью, Гитлер приказал приступить к «окончательному решению еврейского вопроса», а Сталин за поддержку их притязаний на Палестину получил обильные поставки по ленд-лизу и содействие в получении информации по разработке ядерного оружия.
Обе стороны выполнили свои взаимные обязательства. Сталин содействовал созданию государства Израиль и признал его вслед за президентом Труманом. Сионисты обеспечили поддержку Советского Союза в контролируемых ими средствах массовой информации и содействовали передаче документации по атомной бомбе советским ученым.
Когда американские спецслужбы утверждали, что Оппенгеймер жертвовал деньги на коммунистов, они вольно или невольно путали коммунистов с сионистами. Ведь коммунизм и сионизм явились в США вместе с еврейской эмиграцией из России тесно связанными между собой, и неискушенное американское общественное мнение часто отождествляло их. Выходец из богатой еврейской семьи Оппенгеймер с 1940-го по апрель 1942 года жертвовал деньги не на коммунистов, а на содержание европейских евреев, собранных в гетто для последующей переброски в Палестину. Надобность в этих пожертвованиях отпала в апреле 1942 года вместе с началом операции по «окончательному решению еврейского вопроса» на оккупированных Гитлером территориях...
Оппенгеймер и его апологеты не грешили против истины, доказывая, что он никогда не был советским агентом. Оппенгеймер действительно не работал на советскую разведку, он выполнял указания сионистского руководства, которое тогда действовало рука об руку с НКГБ СССР!

Эти странные друзья.

Таковы вкратце выводы, к которым я пришел в 1991 году на основе догадок и сопоставления скудных сведений из открытой печати. И какие же удивительные подтверждения этим умозрительным рассуждениям дают воспоминания генерала Судоплатова!
По его словам, активная разработка Оппенгеймера началась в конце 1941 года, когда нашему резиденту в США, вице-консулу СССР в Сан-Франциско Г. Хейфецу, имевшему обширные связи в еврейских общинах Америки, поручили встретиться с ученым. Первая встреча состоялась 6 декабря 1941 года на вечере по сбору пожертвований в пользу ветеранов гражданской войны в Испании. После этого состоялись еще две встречи с Оппенгеймером и его женой и одна — с одним Оппенгеймером.
Картина атомного взрыва. Ч. Чаплин

Атомный взрыв в мгновение ока стирает с лица земли целый город. Художник хочет смертельно испугать подавленного зрителя. И это ему удается. Картина заставляет зрителя задуматься, какой дорогой он идет в завтра.
Профессиональный разведчик, имевший в 30-х годах опыт разработки Э. Ферми и его молодого ученика Б. Понтекорво, Хейфец понял, как расположить к себе Оппенгеймера. «Здесь не действовали ни деньги, ни угрозы, ни шантаж, — пишет Судоплатов. — Хейфец сумел заинтересовать Оппенгеймера обсуждением космополитических и идеалистических проблем современного мира. Он рассказывал о своих странствиях. Собеседники сравнивали свои взгляды на устройство мира и трагический для демократии и еврейства ход войны к началу 1942 года...»
Понимая, что контакты Оппенгеймера с Хейфецем не укроются от внимания американской контрразведки, было решено провести в США пропагандистскую акцию по усилению симпатий американцев к Советскому Союзу. «В 1943 году, — пишет Судоплатов, — всемирно известный актер и руководитель Московского еврейского театра Соломон Михоэлс вместе с известным еврейским поэтом, нашим проверенным агентом И. Фефером совершили поездку в США в качестве руководителей еврейского антифашистского комитета. Оперативное обеспечение визита Михоэлса и его связей в еврейских общинах по нашему указанию осуществлял Хейфец. Берия принял Михоэлса и Фефера и дал им указание развернуть пропаганду в США вклада еврейского народа в науку и культуру Советского Союза, убедить американское общественное мнение, что антисемитизм в СССР ликвидирован вследствие сталинской национальной политики.
Хейфец уже постарался довести до Оппенгеймера эту информацию о евреях в СССР. Оппенгеймер был глубоко тронут тем, что в СССР евреям было гарантировано полное безопасное и счастливое проживание. В это же время были использованы и дошедшие до Оппенгеймера слухи о планах создания Еврейской Автономной Республики в Крыму. Оппенгеймер и Ферми не знали, что уже стали фигурировать в наших материалах в качестве источников информации под псевдонимами Стар и Редактор. Никто из них не был формально завербованным нами агентом в прямом смысле этого слова. Рабочие псевдонимы менялись время от времени».
Вскоре после этого к работе с Оппенгеймером была подключена Елизавета Зарубина — очаровательная женщина, «утонченная, элегантная, с темными глазами и чертами классической семитской красоты» и, добавим, с двадцатилетним стажем работы в разведке. Введенная Хейфецем в круги, близкие к семье Оппенгеймеров, она была познакомлена с женой ученого Кэтрин, симпатизировавшей коммунистическим идеалам. Через Кэтрин Елизавета и Хейфец убедили Оппенгеймера не высказывать открыто своих прогрессивных взглядов. Уговорили его делиться секретной информацией с загадочными людьми, которых Судоплатов сдержанно именует «учеными-антифашистами немецкого происхождения», и выдвигать этих людей на научную работу в атомном проекте, если он получит «подтверждения в их антинацистских устремлениях». Действуя заодно с Ферми и Сциллардом, Оппенгеймер навнедрял таких «антифашистов» в атомные лаборатории в Тенесси, Лос-Аламосе и Чикаго. Более того, Оппенгеймер, как пишет генерал Судоплатов, создал вокруг себя «определенный круг ученых-антифашистов, разделявших левые убеждения», с которыми он сам, а также Бор, Ферми и Сциллард делились секретнейшими сведениями по разработке атомного оружия.
Одновременно создавались линии конспиративной связи. Одна из них была налажена через городок Санта-Фе в 70 км от Лос-Аламоса. Здесь под прикрытием аптеки находилась запасная явка, созданная чекистами в 1940 году для операции по убийству Троцкого. По всей вероятности, Хейфец тонко намекнул Оппенгеймеру, что желательно построить секретную лабораторию по разработке атомной бомбы где-нибудь неподалеку от Санта-Фе. И ученый выполнил это указание: именно по его инициативе простодушные американцы соорудили центр разработки бомбы в месте, наиболее удобном для похищения секретов чекистами.
Тем временем Елизавета Зарубина ввела в операцию двух глубоко законспирированных на Западном побережье агентов из польских евреев. Более десяти лет они не привлекались к активной работе, но вот настал срок — и в семье Оппенгеймеров появился зубной врач, жена которого стала своим человеком в доме ученого. Эта конспиративная связь, как и конспиративная сеть Зарубиной, так и не была обнаружена ФБР. Только в 1946 году американцам удалось установить, что Зарубина была советской разведчицей, но она тогда жила уже в Москве.
В 1943 году центр принял решение использовать для связи с Оппенгеймером только нелегальные каналы, чтобы не привлекать внимания американской контрразведки, а после запуска в Москве первого реактора в декабре 1946 года Берия приказал прекратить все контакты с американскими источниками манхэттенского проекта и продумать использование авторитета Оппенгеймера, Ферми, Сцилларда и других близких к ним ученых в антивоенном движении. Берия приказал также не допустить компрометации западных ученых связями с нашей разведкой. Они должны были стать дружественной для нас политической силой...
В 1991 году, работая над статьей для «Молодой гвардии», я, признаться, не ожидал, что мои предположения получат столь скорое и убедительное подтверждение. В самом деле, после судоплатовских воспоминаний гипотеза о решающей роли сионистских интересов в передаче американских атомных секретов СССР уже не может вызывать сомнений. В пользу этой гипотезы говорит все: и обилие лиц еврейской национальности как среди разведчиков, так и среди ученых — поставщиков и получателей атомных секретов; и постоянная апелляция Хейфеца к «трагическому для демократии и еврейства ходу войны к началу 1942 года»; и участие в операции по похищению атомных секретов активистов Еврейского антифашистского комитета; и многое другое.
В этом свете становятся ясными многие странности в поведении участников дискуссии, возникшей ныне вокруг книги Судоплатова. Так, советские разведчики с чистой совестью говорят, что Оппенгеймер и его коллеги никогда не были советскими агентами в обычном понимании этого слова; они, оказывается, работали на нас просто потому, что были друзьями СССР. Понятно и деланное возмущение оппенгеймеровских коллег в США, которые твердят о том, что он был большим патриотом Америки и не мог продавать американских секретов СССР. Понятно и стыдливое молчание советских атомщиков: ведь сейчас не скажешь, как в благословенные времена цензурного контроля, мол, все это клевета, мол, кое-что, конечно, заимствовали, но в общем-то все сделали сами...
Картина ядерного грибка у Белого Дома

Трагический апофеоз атомного взрыва теперь уже у Белого дома в Вашингтоне. «Неужели это ждет тебя, если ты вовремя не остановишься, безумный создатель атомной бомбы?» — вопрошает художник. Слава Богу, если этого не случится!
«Увы, — говорит известный российский ученый В. Белоконь, — не сами! Важнее другое — могли ли сами? Мой уверенный ответ — ДА! Но люди, которые внесли бы решающий творческий вклад в дело создания своей первой и оригинальной бомбы, скорее всего были бы другими. Оригинальную советскую атомную бомбу смог бы создать профессор и генерал Г. И. Покровский — мой учитель, известный российский физик и выдающийся ученый-взрывник. Но его отстранила группа Курчатова — Харитона — Зельдовича. Возросла бы и роль коллективов М. Келдыша, Л. Ландау и Н. Боголюбова. Следующие поколения ядерных боеприпасов в нашей стране создавались учеными, которые готовились с беспрецедентной тщательностью. Таковы, насколько могу судить, А. Сахаров, Е. Забабахин, Л. Феоктистов, Ю. Бабаев, Е. Аврорин и др. — оригинальные ученые, опиравшиеся на собственное творчество, а не на «гениальные догадки», почерпнутые из шпионских шпаргалок»...

Автор – Герман Смирнов.

Поделиться с друзьями:

загрузка...

Комментарии:
Нет комментариев :( Вы можете стать первым!
Правила: В комментариях запрещено использовать фразу 'http', из-за большого кол-ва спама
Добавить комментарий:

Последние статьи:

Контакты администрации сайта :